«Человеку с книгой»

Среди апрельской холодрыги,
Где всюду выжженный металл,
Я встретил человека с книгой.
Он молча Пикуля читал.
Под грохот рвущихся снарядов,
Прервав войны истошный крик,
Воскресший из шестидесятых
Простой улыбчивый старик
На пожелтевшие страницы
Смотрел сквозь мутные очки,
А собеседницы-синицы
Клевали хлеб с его руки.
Сырой весны соленый ветер
Стелился с моря простыней.
Старик мечтал о жарком лете,
Но был убит весенним днем.
Старик лежал с открытой книгой
И молча вглядывался в синь.
Его там вскоре встретит Пикуль
И все, кого он так любил.


* * *

В самолетике бумажном
Легкость летнего денька.
Из песка построят башню
Дети, возле ручейка.
Будут лодочки из листьев
С берега на берег плыть.
Будет дождик серебриться,
Как березовая нить.
С языка слова слетают
И бегут из-под руки.
На бумаге не стреляют,
Лишь в зеленке, у реки,
По гудящим самолетам
И по башенкам домов.
Кто сегодня из «двухсотых»?
Иванов, Петров, Христов…
Завтра самолет бумажный
Над селом прифронтовым,
Нарисует круг отважным
Пацанам нашим родным.


* * *

Когда пшеничные поля под осень выжжены,
Читаю ночью Гумилева, утром Рыжего.
А я за август ничего не написал,
Все реже степи, чаще лесополоса.
Когда от всякой дребедени сыт по горло,
Цитирую комбрига Мозгового.
А в Новороссии по-прежнему война,
Как предсказал однажды Бузина.
Когда с боями братья взяли Пески,
Встречаю в храме, на Медовый, пост Успенский.
Качусь все дальше я, как яблочко по лету,
Мечтая встретить на пути своем победу.


* * *

Березки оделись в осеннее,
Качнулись унылые клены.
Читаю Серегу Есенина, я
В красном углу под иконой.
В какие цвета русской осени
Окрасятся эти стихи,
Когда по полям Новороссии,
В атаку пойдут мужики?
Всю ночь шепчут ивы красивые,
Пугливые и плакучие,
О том, что над светлой Россией
Сгущаются черные тучи.
С субботы на воскресенье,
Холодной осенней порой
Отряды Сереги Есенина
Вступают в отчаянный бой.


* * *

Рана на куполе храма –
Рана на сердце моем.
Красная осень Лимана
Вспыхнула новым огнем.
Тонкая красная линия –
Линия горизонта.
Струны расстроенной лиры, я,
Перебираю в потемках.
Дождик октябрьский целится.
Стелется дымкой туман.
Верится мне и не верится –
Враг входит в Красный Лиман.
Красную, красную осень, я,
В сердце своем сохраню
И по весне, в Новороссии,
Песню по-птичьи спою.


* * *

Цветущий город разбит и оставлен
Лежать у Азовского моря.
Мария с букетом из мальвы
Идет по июльскому полю
Меж ребер многоэтажек
Обугленных и худющих –
Война отразилась в пейзажных
Окраинах этих цветущих.
Закат кровоточащей раной
За ленточкой горизонта
Во всю полыхает пожаром
Над нищенской степью мертвой.
Встречает рассвет на руинах,
Одернув пыльные тюли,
Пришедшая с поля Мария
В цветущем и пыльном июле.

Луганск, июнь, второе

По дорожке шли тихонько двое – Мать и сын. Луганск, июнь, второе.
- Мама, глянь – на небе самолёт.
Он людей, наверное, везёт?
- Может быть. Смотри не упади,
Осторожней, под ноги гляди!

- Мама, глянь – от самолёта дым.
Что-то сбросил он! Мам, я следил за ним!
- Фантазёр, побегай, поиграй.
Хорошо здесь в сквере, просто рай!

Вдруг от взрывов ухнула земля,
Срезало, как бритвой тополя.
Люди, люди на земле лежат,
Крики, стоны, кровь – кромешный ад!

- Мама, мамочка, вставай, пора идти!
Ты сказала мне: «Не упади».
Что же ты лежишь и смотришь ввысь?
Мама, встань, скорее подымись!

Пролетел по небу самолёт.
Видно, « ассом» был его пилот –
Чётко поразил живую цель,
Разбомбил людей и улетел.

Никогда нам не забыть такое –
Взрывы, смерть! Луганск, июнь, второе.


Первый шаг

Внучок соседки сделал первый шаг
Не на площадке детской, а в подвале.
Его там от бомбёжки укрывали.
Да, многие тогда спасались так.

А тут, кота убило за бортом,
И все – в подвал. Дрожа, минуты висли.
Не допускали люди даже мысли:
«А вдруг, прилёт случится в этот дом?!»

Убитым быть шанс вроде миновал,
Когда от нас ушла боёв навала.
Но тело мальчика и от грозы дрожало,
«Бабакают»,- кричал,- Падём падвал!»

Теперь он в школу ходит, в третий класс.
Россия с нами! Быть ему счастливым!
Но если гром - зрачки - воронки взрыва,
Распахнутых от страха синих глаз.


Вдруг, Земля…

В мирный космос летят космонавты,
Мирный атом - на службе людей,
И прекрасное видится «завтра»
В светлых лицах счастливых детей.
И в труде добывается слава!
Голубь вьётся над башней копра,
И заряжена новая лава…
Только всё это было вчера.

А потом, что случилось с тобою,
В прошлом мирная наша страна -
Украина? Прельстилась войною,
Надоела тебе тишина?
Мне бы спрятаться где-то в подвале,
Переждать до спокойствия дней.
Но я – вверх, да туда, где не ждали.
Здесь всё видно! Иль видится мне?

Вдруг, Земля содрогнулась от боли, Возмущённая градом смертей. Перестали быть реки собою – В них текла кровь невинных людей. Солнце, чтоб осушить эти реки, Так палило – горела Земля. И у Марса приподнялись веки, И слеза по щеке потекла:

- Люди, стойте! Мир крови и фальши Формирует из братьев врагов. Вы добьёте Донбасс, и что дальше?
Там для вас тоже саван готов!»
Я задумалась, в землю врастая:
«Может всё лишь привиделось мне?»
Нет. Опять дым кровавый взлетает.
Это наше «сегодня» в огне.



Не посмела

Их небесные силы ведут по кривой,
Вся дорога в ухабах и кочках.
Ну, зачем посмеялась судьба надо мной,
Подарив мне такого сыночка?
Всё кричало во мне: «Стой, ты - горе моё!
Но мой вопль был тогда бесполезен.
Я просила его: «Не корми вороньё»,
Он не слышал - мешали болезни.
Но, когда над Донбассом нависла беда:
Нас бомбили, не чувствуя меры,
За наш русский язык, за героев труда,
За героев войны и за веру,
Он сказал: «Мы идём защищать русский мир.
Не дадим, чтоб Донбасские дали
Распродал управляемый НАТО сатир,
И чужие солдаты топтали».
Не посмела ему я сказать: «Не ходи!»
Как всегда, он меня б не услышал.
Знаю, там - в облаках он в секрете сидит,
А, быть может, и где-нибудь выше.


Котёл

Вьюжный год пятнадцатый. Зима.
Воробьём нахохлившийся город.
Не по слухам, вижу всё сама,
Что тревогой город сшит и сколот.

И не знаю, что сильней гнетёт,
Дух морозный или битвы пламя,
Или каждый здесь голодный рот,
Что глядит на флаг подъятый нами?

Рядом, у Дебальцево - война,
И кишит Чернухино «укропом»
В Антраците, вроде, тишина,
Но на нерве - все под штабом скопом.

«Там воюют наши сыновья, -
Страхом матерей сердца пробиты,
- Вдруг и он - кровиночка моя,
Там лежит, среди снегов, убитый?»

Перемирье лживое, молчи!
Кто не пережил, понять не сможет.
От тревоги мать, как лист дрожит,
Но молитвой сыночке поможет.

Нет, не все вернулись с тех боёв,
Кто котёл Дебальцевский захлопнул.
Долго там кружило вороньё,
План – «Захват Донбасса» всё же лопнул!


Ты для нас умерла

Ты для нас умерла,
Разорвав все мечты и надежды.
Ты себя продала,
Согласившись своим изменить.
И нагая пошла,
Перед западом сбросив одежды,
Собираясь дотла
Сжечь историю, совесть убить.

Украина, прощай!
Нам вовек не забыть беды эти,
Тот смертей урожай,
Что был собран на пашне войны.
За растерзанный край
Пусть ответят политики детям,
Что нашли скорбный рай
Под обломками бывшей страны.

Хочешь новых смертей?
Посылаешь своих вновь на битву?
Ублажая чертей,
Укрепляя орудий броню.
Больше крови не пей.
И раскайся, промолвив молитву
За погибших людей,
Что не предали землю свою.


Любка

Когда-то я играла роль Шевцовой
В спектакле-танце, в юности давно.
Тогда я книги изучила снова
О юных Краснодонцах и кино.

Мне так хотелось вжиться в день вчерашний,
Её спросить бы (Господи, прости!):
-Не страшно умирать?

- « Конечно, страшно!
Но так, лишь, можно Родину спасти.
Листовки, флаг, засады на дорогах,
Комендатура с биржею горят!
И пусть, пока мы сделали не много,
Но люди : «НАШИ, НАШИ!» - говорят».

Чечёткой Любка бьёт по нервам фрица!
А он её наотмашь – по лицу.
Упала, встала – кровь уже сочится,
А сердце приготовилось к свинцу.

В глазах её чернеет пропасть шурфа,
Куда Гвардейцев юных волокут
Израненных, изломанных так жутко,
На спинах звёздный вырезан маршрут.

Не в шурф они, а к звёздам полетели!
Олега с Любкой – к стенке, расстрелять.
Их головы завьюжили метели,
И слёзы матерей их не унять.

А что же мы? Вдруг, всё так ясно стало -
За них живём! Их подвиг чтит страна!
И так я каблуками застучала,
Что каждый понял – я это она.


Тормозок

Я родилась в простой семье шахтёра,
И помню с тех далёких, детских лет,
Как после смен уставший, но весёлый
Отец от зайца мне вручал пакет.

Пакет с гостинцем, где в большой газете
Остаток сала, хлеба, лука был.
Но нет еды вкусней на белом свете,
Той, что от зайки папка приносил!

Чумазый шёл отец мой и в шахтёрках,
В штыбу, конечно, был и тормозок.
И, лишь, в глазах горел огонь восторга,
И гордость за добытый уголёк.


Шахтёрский день

Он идёт, блестят лишь зубы, весь измазан напоказ,
В сапожищах, робе грубой, есть на каске «третий глаз»,

Каска – набок, в сердце – радость, на ресницах - штыба тень,
У него сегодня праздник, у него Шахтёрский день!

Выход в праздник не напрасен, аплодируем вослед :
Дню шахтёра на Донбассе да, почти что, сотня лет!

А отец его с работы, так когда-то шёл домой –
Грязный, чёрный, в мокрых ботах, но счастливый, что живой.

А сейчас есть баня, мыло, есть куда шахтёрки сдать,
Чтобы тело не страшилось на себя их надевать.

Но, как встарь, в забой спускаясь, он идёт, как будто в бой,
И жена шепнёт встречая: «Слава Богу, что живой»!


С любовью к России

Над тобою в небесной сини
Звёзды ясные, солнца свет.
Я давно не была в России – двадцать пять не советских лет.

И, как будто, живу я рядом,
До границы рукой подать,
Но, таможни, погранотряды – заграница ни дать ни взять.

А когда-то все жили дружно
На просторах таких больших.
Но кому-то, ведь, было нужно всех делить на своих - чужих.

Разлетелись, как птичья стая,
Позабыли родной язык,
И чирикать иначе стали. Да, не каждый к тому привык.

Президентов менялись лица,
Всё ж, нищала моя страна.
Я свободой хочу гордиться, а разлука мне не нужна.

Мы стремились к тебе, Россия,
Двадцать пять несоветских лет.
Лишь в единстве народов - сила,
и другой перспективы нет.

* * *

…И нет суетливым сомненьям числа,
Ведь в жизни то косо, то криво.
Вновь трещина через эпоху прошла,
И стала страна над обрывом.

Неужто оборвана памяти нить,
Неужто все стало несвято?
Но надо нам выстоять и победить,
Как наши отцы в сорок пятом!


* * *

И любимых порой ненавидят. Бывает, они
Предают безрассудно, не глядя в глаза виновато.
Так и я ненавижу Отчизну в печальные дни
Рокового разгула доносов, убийств и предательств.

Главари о победах мифических громко трубят,
На обломках разрушенной памяти радостно скачут.
Ненавижу такую страну, ненавижу, любя,
Но живу и надеюсь, что скоро всё будет иначе.

Я в державу впадаю, как будто река в океан,
И пронзают меня в сердце Родины бьющие грозы.
Но она славит тех, кто вели в Бабий яр киевлян,
Кто людей разрывал, привязав их за ноги к берёзам.

И по Киеву движется чёрной лавиной беда,
Рассекают покой устращающе отблески свастик,
Прогибается с болью под нею брусчатка тогда
И мучительно стонет ослепший от свастик Крещатик..

Да, любимые могут предать и пойти по рукам,
Эта крепко усвоено мною совсем не из книжек.
Но Отчизны своей никогда не предам, не продам
И поэтому ныне так сильно её ненавижу.


* * *

Григорий жизнь невесело прожил.
Война. Послевоенная разруха.
«Прожил, а ничего не накопил», —
Ворчала иногда жена-старуха.

Он понимал, что время — умирать,
Но все дела, дела не позволяли.
И сыновей хотел уже позвать,
Да где там — забрались в глухие дали.

Но стало все-таки невмоготу,
За горло взяли старые болячки,
И жизнь упрямо подвела черту,
Последний день Григорию назначив.

Вот так — когда Григорий тихо спал
И слышал, как негромко сердце бьется,
Какой-то странный голос прошептал,
Что все… что день последний остается.

Дед встал. Печально скрипнула кровать.
Взглянул в окно — земли сухие груды.
Подумал вдруг: «Кто ж для меня копать
Такую твердь суглинистую будет?

Как ни крути, а некому. Ну, что ж, —
Прокашлялся. Погрел у печки спину. —
Возможно, завтра разразится дождь,
Промочит грунт, тогда и опочину».

Порой казалось, нету больше сил,
Ни капельки уже их не осталось,
А он, крестясь, у Господа просил,
Чтоб тучи поскорее собирались.

«Куда моей старухе яму рыть —
Ей жизнь давным-давно пора итожить.
А если б дождь прошел, то, может быть,
Управился б сосед — он чуть моложе».

И дед терпел, хоть было все трудней.
В груди давило. Губы сжал до боли.
Как будто был не в мазанке своей,
А там, под Оршею, на поле боя.

Хотелось показаться, уходя,
Таким, как был, — и крепким, и удалым…
Он умер через день, после дождя,
Когда земля сырой и мягкой стала.



* * *

Васильковое поле. Тропинка. И ветер шершавый.
Паутинка сединки тревожно дрожит на виске.
И ползет муравей по своей муравьиной державе,
А потом по моей утомленной работой руке.

Отчего ж ты, храбрец-муравей, так беспечно рискуешь,
Вот укусишь меня, и прихлопну тебя сгоряча.
И никто не заметит такую потерю простую,
Нам ли, людям большим, небольших муравьев замечать?

Вот укусишь, и сразу окончится век твой недолгий.
Страшный зверь — человек, но тебе, видно, страх не знаком,
И толкает вперед вечный зов муравьиного долга,
Без которого не был бы ты никогда муравьем.

Люди тоже чуть-чуть муравьи на огромной планете —
Мы вгрызаемся в мир, в суете бесконечной живем.
Посреди васильков, посреди скоротечного лета
Понимаешь, что жизнь — изначальное счастье твое.

Вот пополз и второй муравей, презирая опасность,
По уставшей руке. И подумалось грустно сейчас,
Что среди муравьев есть какое-то крепкое братство,
Но не встретишь подобного братства, увы, среди нас.

Каждый сам по себе посредине занудного быта,
Каждый сам по себе, оттого и на сердце тоска.
Есть среди муравьев единящие накрепко нити,
Ну, а нам единящие нити — веками искать.

Поле. Небо. Заря. Запах скошенных трав освежает.
Золотится простор. Снова щелкнул вдали соловей.
И ползет муравей по своей муравьиной державе,
И не знает, что он — лишь частичка державы моей.


* * *

В твоем лице есть что-то от весны,
От всех апрелей будущих и прошлых.
Проталины морщинок осторожных
Улыбкой добрых глаз освещены.

В твоем лице от лета что-то есть.
Когда приходишь ты, теплеют будни,
И на душе становится уютней,
Как будто добрую прислали весть.

В твоем лице и белизна зимы,
И осени задумчивость лесная.
Что будет с нами завтра, я не знаю,
Но знаю, будет мир с названьем «Мы».

И, небо исписав наискосок
Безоблачными буквами созвездий,
Хмельная ночь нам окна занавесит
И бережно прижмет к виску висок.


* * *
«…Легче там, где поле и цветы» (Николай Рубцов)

Цветы и поле, поле и цветы.
Река. И вздох проснувшейся планеты.
И никого вокруг. Лишь я и ты,
И тишина на сотни километров.

Вот так бы и ходить среди полей,
Не чувствуя былой обидной боли,
Влюбляясь каждый раз еще сильней
В зарю и это небо голубое.

Прерывисто дыша, спешит вода
За горизонт, куда скатился Млечный.
И дремлет одинокая скирда,
Рассветной дымкой прикрывая плечи.

Спасибо, мир, за поле и цветы,
С которыми душа моя навеки,
Непогрешимо оживляешь ты
Все то, что человечно в человеке.

Здесь неизменно умирает ложь,
А ковыли к ногам бегут, встречая.
Светлеет день. Он тем уже хорош,
Что в глубь полей запрятал все печали.

Я тихо стану на краю мечты,
Поймаю на лету случайный ветер...
Среди рассвета — только я и ты,
И тишина на сотни километров.



* * *

Уезжай. На прошлое не сетуй.
Ни к чему унылые слова.
Уезжай. Как отпылало лето,
Так сгорит осенняя листва.

Ты чертовски молода и, чтобы
Шла сквозь дни любимой и любя,
В мир весны пускай везет автобус
Из пришедшей осени тебя.

Что сейчас мои стихотворенья —
Россыпь, в общем, невеселых строк —
Я всего лишь осени мгновенье,
Я всего лишь сентября листок.

Видно, где-то есть, тобой обласкан,
Тот, кому уткнешься ты в плечо,
Может, в Счастье, может быть, в Луганске,
Ну, а может где-нибудь еще.

Я ведь ничего не обещаю,
Вот уедешь, и запрячусь в тишь.
Уезжай, я все тебе прощаю,
Зная, что и ты мне все простишь.

Уезжай туда, где есть ответы
На вопросы жизни непростой,
Где тебя с улыбкой доброй встретит
Кто-то по-апрельски молодой.

Но душа моя среди всех странствий
Вновь тебя обнимет горячо,
Может, в Счастье, может быть, в Луганске,
Ну, а может где-нибудь еще.
Счастье — город возле Луганска.



* * *

Вдохновенно, в устремленье смелом,
Весело друзей к себе позвав,
Маленький художник хрупким мелом
На асфальте лошадь рисовал.

Прокатилось солнце торопливо,
Наблюдая мальчика игру:
Лошадь розовой была, и грива
Тоже розовела на ветру.

А когда, осев густым туманом,
Над землею распласталась мгла,
Живописца из окошка мама
Голосом негромким позвала.

Сохли полотенца на балконе,
Звякал ветер дужкою ведра.
А мальчишке снилось, будто кони
Цокали у окон до утра.